К вопросу о русской крестьянской общине и ее реформаторах

Поставьте памятник деревне
На Красной площади в Москве,
Там будут старые деревья,
Там будут яблоки в траве.
И покосившаяся хата
С крыльцом, рассыпавшимся в прах,
И мать убитого солдата
С позорной пенсией в руках.

 

Н. Мельников

 

Отмечаемое в этом году 150-летие со дня рождения П.А. Столыпина вызывает живой интерес к его реформам. Вместе с тем, как говорил еще Солон, "трудно в великих делах сразу всем угодить". Современные авторы по-разному оценивают и цели, и результаты столыпинских преобразований. Наибольшие споры вызывает аграрная реформа. Так обобщенно именуется проведенная под руководством П.А. Столыпина система мероприятий в области сельского хозяйства, включавшая, в частности, передачу надельных земель в собственность крестьян и постепенное упразднение сельской общины как коллективного собственника земли.

Как полагают сторонники реформы, одной из ключевых проблем российской истории начала XX века являлась "неэффективность крестьянского хозяйства, сдавливаемого архаичными нормами общинного уклада жизни. Решение этого вопроса П.А. Столыпин видел в превращении крестьянина в собственника своего земельного надела. Кроме того, человека необходимо было наделить имущественными правами, дабы гражданские и политические права не оставались пустой буквой… Результаты правительственной политики за сравнительно короткий период были впечатляющи. За 1907-1913 гг. было подано 706792 ходатайства об укреплении своих наделов в собственность". Совсем иного мнения придерживается С.Г. Кара-Мурза. По его мнению, "Фигура Столыпина была раздута в перестройку не потому, что его реформа была успешной. Реформа провалилась по всем пунктам… Он разрушал сельскую общину – так же, как А.Н. Яковлев мешал разрушить колхоз. В своих делах Столыпин вошел в непримиримый конфликт с русской жизнью – как умом, так и сердцем" (Кара-Мурза С.Г. Столыпин – отец русской революции. – М.: Изд-во Эксмо, 2003. — С. 96.)

Не берясь специально характеризовать ни самого реформатора, ни его политику, считаю нужным выступить с этой небольшой заметкой, касающейся происхождения и сущности крестьянской общины.

В литературе известны различные подходы к вопросу о природе поземельной общины. Как славянофилы, так и А.И. Герцен полагали, что она является исконной формой самоорганизации русского крестьянства.  Иначе рассуждали "государственники" (в частности, видный дореволюционный правовед Б.Н. Чичерин). Они считали общину искусственным институтом, созданным государством и помещиками в интересах налогообложения. В промежутке между крайними точками зрения существует немало промежуточных.

Дореволюционный историк обычного права Александра Яковлевна Ефименко (1848-1918) посвятила очерк крестьянскому землевладению на Русском Севере (главным образом, в Архангельской губернии). В начале своих изысканий она принадлежала "к самым крайним поклонникам народа и его общины" (Ефименко А.Я. Исследования народной жизни: Обычное право. Изд. 2-е. – М.: Книжный дом "ЛИБРОКОМ", 2011. – С. xii). Однако два года, посвященные напряженной работе с первоисточниками, большая часть которых была ей впервые введена в научный оборот, заставили скорректировать эту точку зрения. Не отрицая наклонности "великорусского племени" к общинной жизни, А.Я. Ефименко пришла к выводу, что поземельная община (по крайней мере, на Русском Севере), "есть продукт относительно позднего времени, с одной стороны – заключительно звено длинного исторического процесса, с другой – плод внешнего воздействия" (Там же. C. Xiii).

Во второй половине XIX в. у многих крестьян Архангельской губернии хранились уникальные документы не только XVIII, но и XVII и даже XVI вв. Сотни лет они бережно передавались из поколения в поколение. И только современная исследовательнице крестьянская молодежь, приобщившаяся на отхожих промыслах к цивилизации, принялась истреблять "бесполезные" бумаги "на цыгарки". Александре Яковлевне удалось спасти немало юридических памятников. Анализ и систематизация этого материала позволили выделить в развитии крестьянского землевладения ряд этапов.

Начальной стадией развития земельного владения на Севере автор признает коллективную собственность семейных коммун. Она утверждает, что тогда "не было другой единицы поземельной организации, кроме печища, нераздельной собственности родовой семьи" (Там же. С. 366). Территориальные единицы (волости, погосты и т.д.) такими единицами не являлись. Интересно, что современник А.Я. Ефименко, английский историк Индии Г. Баден-Пауэлл, исследовавший прошлое индийской деревни не умозрительно, а на богатом эмпирическом материале, критиковал теорию "общинной обработки земли" (См.: Баден-Пауэлл. Происхождение и развитие деревенских общин в Индии: Пер. с англ. Изд. 2-е. – М.: КРАСАНД, 2010. — С. 135 и далее). Он пришел к выводу, что получение нераздельными семьями долей "в земельной площади, занятой деревней, являются… не позднейшим фактом; они (доли – С.П.) всегда возникают одновременно с самым завладением известным местом жительства"  (Там же. С. 145). В том случае, если деревни основывались одним кланом, они становились общинно-владельческими (так как собственник совпадал с организацией местной власти), в противном же случае возникали поселения частно-владельческие, собственность в которых была разграничена между двумя или более кланами.

Разложение семейных коммун ("печищ") породили вторую форму поземельной организации – деревню с долевым владением малых семей. Уже на этой стадии, по признанию А.Я. Ефименко, "родовая схема деревни мало-помалу пропитывалась посторонними элементами, не имеющими между собой кровных связей".

Следующим фазисом стало "подворно-участковое владение индивидуального характера". В разных территориях перемены шли различным темпом. В некоторых волостях уже в XVI в. права крестьян можно было охарактеризовать как полноценное право собственности, в других долевая деревня держалась до конца XVIII в. Однако, как писал А.Я. Ефименко, в целом в XVIII в. на Русском Севере господствовало личное землевладение, хотя и с определенными пережитками долевого. Однако этот исторический процесс вступил в противоречие с тенденциями государственного развития.

В период удельной раздробленности территория бассейна северной Двины была известна под названием Двинской земли. В XI-XIV вв. она подчинялась Великому Новгороду. Однако в 1397 или 1397 г. местные жители подняли восстание и признали власть московского великого князя. Василий Дмитриевич назначил на Двину своего наместника и пожаловал местным жителям грамоту, которая регламентировала деятельность последнего. Как сказано в документе, грамотой князь жаловал "бояр своих двинских, также сотского и всех своих черных людей Двинские земли". Статья 4 грамоты была посвящена вопросам земельного права: "А друг у друга межу переорет или перекосит на одином поле, вины боран (штраф – С.П.). А межы сел межа тритцать бел (30 белок или 3 гривны – С.П.); а княжа межа три сороки бел"[1] (120 белок или 12 гривен). Таким образом, устанавливая повышенную защиту княжеского землевладения, данная норма охраняла и права иных землевладельцев. Статья 13 той же грамоты содержала важную гарантию: право жителей Двинской земли обжаловать действия наместника великому князю[2].

А.А. Зимин и А.Г. Поляк подчеркивают, что на момент выдачи грамоты земель, принадлежащих великим князьям, в Двинской земле не имелось. Авторы видят здесь далеко идущий замысел: "Составитель…, предвидя неминуемое поглощение земель свободных общинников великокняжеским доменом, указывает на необходимость усиленной охраны интересов главы феодального государства" (Памятники права периода образования русского централизованного государства / Под ред. проф. Л.В. Черепнина. – М.: Государственное издательство юридической литературы, 1955. — С. 190).

Уже в 1398 г. Двинская земля вернулась под власть Великого Новгорода. Окончательно она вошла в состав Великого княжества Московского в 1478 г. Как указывал А.Я. Ефименко, вскоре после этого "появился и стал настойчиво проводиться тот взгляд, что вся земля – и возделываемая, и пустая – есть собственность государя. Для водворения этого взгляда… сделан был энергический шаг уничтожением, почти полным, крупной поземельной собственности в виде боярского, а отчасти и монастырского землевладения. Но провести этот же принцип по отношению к мелкой крестьянской собственности было несравненно труднее" (Ефименко А.Я. Указ. соч. С. 315). Формально уже в середине XVI земли именовались в документах "вотчинами великого князя", а деревни-крестьян-собственников – государевыми черными деревнями. Однако, как утверждал А.Я. Ефименко, фактически крестьяне по-прежнему оставались собственниками земли. Прошло больше трех столетий, прежде чем "право собственности крестьян на возделываемую ими землю окончательно перешло к государству"[3].

"Подлинный переворот в истории северного землевладения" совершили межевые инструкции 1754 и 1766 г, а также манифест 1765 г. Инициаторы реформ полагали, что неравное владение земельными участками (вполне закономерное следствие частной собственности на землю) угрожает  фискальному интересу. По их мнению, государство, будучи заинтересовано в сборе податей, должно "обеспечить за каждою душой возможность платить путем наделения ее землей"[4]. После принятия  этих актов в судебной практике столкнулись два противоречащих друг другу правовых принципа. С одной стороны, право, державшееся на старых документах. С другой стороны, также признанное законом право каждой ревизской души на известное земельное обеспечение[5]. На практике это привело к многочисленным коллизиям, на которых наживались недобросовестные служители Фемиды.

Сходные явления имели место и в других частях страны. Местное старозаимочное землевладение опиралось на царские грамоты казакам, а великорусское четвертное – на царские же грамоты служилым людям. Однако уже при Екатерине II владение, основанное на документах, вошло в противоречие с фискальными интересами. А в 1829 г. сенатор, командированный в Харьковскую губернию, обнаружил там "весьма неуравнительное владение землями, причем одни крестьяне имеют оной весьма много, тогда как у других вовсе таковой нет, причем допускается уступка посторонним лицам"[6]. Ровно за сто лет до сплошной коллективизации сенатор предлагал казенной палате "по случаю наступающего весеннего времени" поспешить "предписать всем волостным правлениям, чтобы произвели между собой уравнение земли". Казенная палата предписала, "чтоб всюду земли были поделены по числу ревизских душ, посколько на каждую уравнительно причитаться будет"[7]. (Тот факт, что при этом суды нередко отрицали юридическую силу документов, исходящих от царской власти, не мог способствовать развитию правовой культуры крестьян.)

  Во второй половине XIX в. маятник качнулся в противоположную сторону. Был принят целый ряд мер, "клонящихся к насаждению (! – С.П.) участкового землевладения"[8]. А.Я. Ефименко откликнулась на такую политику поистине пророческими словами: "Неужели в течение одного века недостаточно одного такого грандиозного эксперимента in anima vili и нужно снова бередить организм, в котором только что успел привиться росток новой формы?..  Ведь так не трудно понять, какой смутой в умах, каким расшатыванием правовых представлений сопровождается такое вмешательство, если только допустить, что народная жизнь не есть пустота, которую можно по произволу наполнять каким угодно содержанием (здесь и дальше курсив мой – С.П.)… Там… где руководящим стимулом вмешательства является не такая высшая правда, а произвольное усмотрение, — мнение, какими бы атрибутами вескости оно ни казалось окруженным в данную минуту, — касаться во имя его основ народной жизни, значит совершать нечто такое, за что история не замедлит потребовать расплаты"[9].

  Цитировавшаяся выше книга А.Я. Ефименко была издана в 1884 г. Впереди были столыпинские реформы. Считанные годы отделяют его смерть от Октябрьской революции. Если страны Запада проводили индустриализацию за счет колоний, Советской России пришлось использовать в этом качестве собственную деревню. Надо признать, что форсированная индустриализация позволила одержать победу в Великой Отечественной войне.

Но что же дальше? В 1950-е — борьба с приусадебными участками, с 1960-х — ликвидация неперспективных деревень. А в 1990-е – очередной разворот на 180 градусов. При этом колхозы и совхозы нередко разрушали в том же приказном порядке, в каком их и создавали. Угрожая председателям разного рода карами и отчитываясь перед вышестоящим начальством – столько-то колхозов ликвидировано, столько-то фермерских хозяйств организовано (правда, большей частью, на бумаге).

  В сельском хозяйстве современной России есть различные тенденции. Некоторым сельхозпредприятиям (как правило, крупным) удалось найти свое место в рыночной экономике, другие свою деятельность прекратили. Есть и позитивные тенденции. Однако поспешные и непродуманные преобразования 1990-х оставили тяжелый след в массовом сознании и породили множество проблем, которые сейчас не столько решаются, сколько загоняются вглубь. Одна из них — возникновение в сельском хозяйстве целой системы "теневых рынков". Речь идет о присвоении руководством сельхозпредприятий прав на земельные ресурсы, манипуляциях с учетом и отчетностью, операциях с неучтенной наличностью и, конечно же, системе коррупционных связей с муниципальными чиновниками[10].

Как справедливо отмечает профессор РАГС при Президенте РФ А.Я. Анцупов, "большинство реформ в России-СССР-России за последние два века связаны с радикальной ломкой сложившихся устоев, систем труда и отношений, стереотипов, традиций и т.п… Люди устали от перемен. Более того, они измотаны непрерывными реформами"[11]. Разумеется, это не означает, что власть должна отстраниться от решения социально-экономических проблем. Однако "глубина преобразования окружающего мира не должна превышать глубины наших знаний о нем"[12]. В качестве альтернативы как излишне радикальным преобразованиям, так и упованию на естественный ход вещей ученый предлагает внедрение оптимизированного цикла стратегического управления. Последний представляет собой четкую последовательность этапов подготовки, принятия и выполнения стратегических решений, а также обобщения опыта управленческой деятельности[13]. Грамотные руководители и так выполняют перечисленные операции – вопрос в том, чтобы придать им системный характер.

Какие выводы можно сделать на основе вышеизложенного? Во-первых, русская крестьянская община, сложившаяся к началу реформ П.А. Столыпина, – не пережиток первобытности, а социальный институт, трансформировавшийся в ходе сложного и противоречивого исторического процесса, имевшего региональную специфику. Во-вторых, не следует абсолютизировать коллективизм русского крестьянского сознания – в действительности, в нем сочетались (а нередко и боролись друг против друга) индивидуальное и коллективное начала. Не случайно русские философы отнюдь не отождествляли соборность с нивелированием личности[14]. И, в-третьих, на наш взгляд, подгонка сложной социальной реальности под "прокрустово ложе" абстрактной схемы нередко ведет к трагическим последствиям – особенно в том случае, если такие мероприятия проводятся регулярно, а схемы при этом меняются на прямо противоположные.

Современные глобальные тенденции едва ли сулят России "двадцать лет покоя", о которых мечтал П.А. Столыпин. Тем не менее, и в период потрясений людям, ответственным за принятие решений следует сохранять трезвую голову и не увлекаться "коренными переломами" в ущерб сбережению народа.